Это откровение монахини дает в очередной раз всем нам задуматься, что ждет на том свете душу, если мы будем жить без покаяния.
В январе 1924 года монахиня Сергия (в миру Татьяна Ивановна Клименко) перенесла тяжелое воспаление легких, сопровождавшееся высокой температурой, достигавшей 40,8 градусов. На восьмой день болезни, находясь в ясном сознании, она пережила видение, о котором впоследствии поведала.
монахиня Сергия (в миру Татьяна Ивановна Клименко)
К этому времени она уже три года следовала наставлениям отца Стефана, иеромонаха Успенского монастыря на горе Бештау.
На протяжении всей болезни монахиня Сергия сохраняла ясность ума. В ту ночь, о которой идет речь, она отчетливо осознавала окружающую обстановку: видела комнату, спящую рядом родственницу и горящую свечу. Она пыталась мысленно произносить Иисусову молитву, но ощущала некое противодействие, отвлекающие образы неземной красоты и звуки, подобные симфоническому оркестру. Стоило ей на мгновение отвлечься, как неведомая сила сотрясала её до основания.
В этой борьбе с болезнью и искушениями, находясь в полном сознании, монахиня Сергия увидела перед собой отца Стефана с крестом на груди. Понимая всю невозможность его физического присутствия, она начала читать молитву «Да воскреснет Бог…», следуя рекомендациям духовных отцов.
Отец Стефан дождался окончания молитвы, произнес с улыбкой «Аминь» и, можно сказать, перенес её в иное состояние. Иного слова для описания произошедшего монахиня Сергия не находила: в одно мгновение её душа была взята из тела.
Они оказались в пространстве, напоминающем земные недра, и шли по обширным пещерам, расположенным, как ей казалось, глубоко под землей.
Осуждение
Монахиня Сергия была в монашеском, точнее, послушническом одеянии, а отец Стефан — в своей привычной черной рясе. Он шел впереди, она следовала за ним. Их путь пролегал вдоль берега ручья с темной, быстротекущей водой. Русло ручья пересекало пещеру, и они направились к его истоку. Монахиня Сергия задумалась о значении этого потока и тотчас получила мысленный ответ отца Стефана:
«Это мытарство за осуждение».
В дальнейшем их общение происходило без слов, посредством мысли. Она поняла, что находится на мытарствах, которые ей предстояло бы пройти в случае смерти.
Смертные грехи
Добравшись до истока черного ручья, они увидели, что он вытекает из-под массивных, мрачных дверей. Монахиня Сергия мысленно «услышала» объяснение отца Стефана: за этими ужасными дверями находятся мытарства за смертные грехи.
В этом месте царила атмосфера неописуемого ужаса и страдания. Отец Стефан отвратил свой взор от этих врат, и в тот же миг она заметила на дне этой бездны свою знакомую, которая, к слову, была еще жива.
Матушка вспоминала так:
– Отец Стефан, обратившись ко мне, произнес с особым ударением:
“Осуждение ближнего никогда не остается безнаказанным”.
В этот момент я с исключительной остротой осознала свою вину в этом грехе и полную невозможность оправдания. С глубочайшим ужасом я вознесла молитву о душе, погруженной в эту мрачную пучину, и… внезапно она вышла оттуда в своем человеческом облике, причем совершенно сухой.
Отец Стефан пояснил, что если бы эта раба Божия скончалась в том состоянии, в каком пребывала, то мучениям её не было бы конца. Однако по милосердию и премудрому промыслу Божьему ей будут ниспосланы при жизни тяжкие испытания, которые помогут ей очиститься от этого греха.
Каким-то образом мы с отцом Стефаном оказались на более высоком уровне. К сожалению, моя память не позволяет восстановить точную последовательность увиденного, но, насколько я могу припомнить, далее мы очутились в месте, напоминающем магазин готового платья.
Тщеславие
Необыкновенная духота, скука и уныние наполняли это помещение, словно воздух. Я увидела множество одежд, висящих ровными рядами, и среди них свою душу, представленную в виде какой-то одежды, распятой на вешалке. Рядом находилась некая клетка, в которой томилась изящно одетая женская фигура: она словно находилась на грани смерти, но не могла умереть от всепоглощающей скуки. Я поняла, что всё это символизирует мытарство за тщеславие, за суетную привязанность к красивой одежде.
Должна отметить, что мне крайне сложно передать словами увиденные образы, язык не способен выразить их тонкость и необычайную убедительность. Всё сказанное сейчас кажется грубым и одновременно блеклым.
Меня охватило чрезвычайно отчетливое и яркое чувство вины, ощущение полной невозможности оправдаться — “не превозноситься виной о грехах”: такой ощутимой вина никогда не была при жизни. Множество висевших одежд — это были мои мысленные желания, даже те, которые не были воплощены в действительность.
Родственники
Отец Стефан повел меня дальше. Там я увидела состояние душ моих родственниц, которые в то время были еще живы: они бесконечно перекладывали с места на место чистое белье. Невыразимая тоска и мучительное томление духа исходили от этой картины. Отец Стефан объяснил мне, что именно так они бы страдали, если бы скончались в тот момент.
В качестве пояснения следует отметить, что упомянутые родственницы вели спокойное, с точки зрения обывателя нравственное, но эгоистичное существование. Они пребывали в житейском комфорте, являясь убежденными приверженцами образа жизни “старых дев”.
Весы
Отец Стефан вывел меня из этого замкнутого круга. Мы продолжили путь, и внезапно перед нами возникли весы. На одну чашу непрерывным потоком ниспадали мои благие деяния, а на другую с сухим треском сыпались пустые ореховые скорлупки. Они лишь ударяли по левой чаше весов, однако, несмотря на это, пустая чаша перевешивала полную. В их треске слышалась злая насмешка, адресованная мне: эти пустые скорлупки олицетворяли собой самодовольство, сопутствующее моим добрым делам, тщеславие, которое их обесценивало.
Пустые скорлупки перевесили…
Первая чаша взмыла ввысь. Я стояла, лишенная ответа, поверженная, осужденная…
Внезапно на правую чашу упал кусок пирога (или торта) и склонил чашу весов в свою сторону. Словно кто-то оказал мне помощь, предоставив нечто в долг, но что именно — мне осталось непонятным. Возможно, это были чьи-то молитвы. Весы исчезли, путь вновь был свободен.
Гордыня
С трепетом я следовала за отцом Стефаном, и внезапно перед нами предстала гора пустых бутылок. В ней было нечто нелепое, бессмысленное. Гора словно раздувалась, исполненная собственной значимости. Это, к сожалению, была моя гордыня. С непередаваемой остротой я ощутила всю глупость и фальшь этого чувства. И вновь остановилась, не находя мысли, которая могла бы меня оправдать.
Если бы я уже отошла в мир иной, то мне пришлось бы трудиться на этом месте, словно пытаясь откупорить каждую пустую бутылку, и это было бы мучительно и бесплодно.
“Ты еще жива”, — мысленно передал мне отец Стефан и словно взмахнул гигантским штопором, откупорившим все бутылки разом. Этот штопор символизировал собой божественную благодать. Путь открылся, и мы продолжили движение.
монахиня Сергия (в миру Татьяна Ивановна Клименко)
Раздражительность
Обернувшись, я заметила, как по моим следам ползет длинная тягучая слюна с лицом женщины, неотступно и с ненавистью смотрящей на меня, следящей своими нечеловеческими, злобными глазами за каждым моим шагом. Она словно намеревалась броситься на меня, подползая все ближе, и задушить, обвившись вокруг меня подобно змее. Оцепенев от ужаса, я поняла, что это страсть раздражительности и одновременно бес раздражительности, преследующий меня. Отец Стефан пресек попытки слюны обвить меня словами: “Ты еще жива”. В непрестанном сопровождении этой слюны мы вошли куда-то.
Гнев
Слева бурлила стремительная река с множеством людей, яростно, казалось, избивающих друг друга бревнами.
При моём появлении они подняли неистовый крик, размахивая брёвнами и требуя отдать им долг. Это было мытарство гнева. Мой ужас трудно описать.
Сообщив мне снова: «Ещё не умерла», – отец Стефан повернул направо, и мы оказались перед запрудой.
Мы проходили через сложный шлюз, представлявший собой систему тонких трубочек, сквозь которые просачивалась вода. В этой картине, казалось бы, не было ничего пугающего, но от неё исходили нестерпимые ужас и мука. Это было мытарство сдержанного, непроявленного, внутреннего гнева. Система тонких трубочек поразительно точно отображала сплетение тайных помыслов, исполненных злопамятства и недоброжелательности. Умри я, мне пришлось бы протискиваться сквозь эти трубочки, мучительно и бесконечно переходя из одного состояния в другое, – наказание за некогда утончённо тлевшую во мне сдержанную злобу. Вновь нахлынул ужас неизбывной вины, и вновь прозвучали избавляющие слова отца Стефана:
«Ещё не умерла, может покаяться».
Повернув обратно, мы вновь увидели сбоку бурлящую реку и преследующую меня слюну. Отец Стефан защитил меня от новых попыток обвинения и удушения.
Следует отметить, что я отчаянно боролась с этим видением, читая молитву «Да воскреснет Бог…», и пыталась пробудиться. Отец Стефан словно отпускал меня на время, я возвращалась в знакомую обстановку и вновь против воли теряла себя.
Непристойности
Мы поднялись выше и вошли в небольшое помещение, являвшееся частью более обширного пространства, словно это был отгороженный угол комнаты. Там находились некие существа, утратившие человеческий облик – сложно описать, но они были как бы «покрыты срамом», словно облиты нечистотами. Здесь я постигла значение безобразия – истинную утрату образа и подобия Божия, ибо это были люди, использовавшие великий дар слова для похабщины, любившие в земной жизни непристойные анекдоты. С облегчением подумав, что этим грехом я не отягощена, я вдруг услышала, как эти чудовища заговорили хриплыми, нечистыми голосами:
«Наша, наша!»
Я оцепенела и с кристальной ясностью вспомнила, как, будучи ученицей младших классов, сидела с подругой в пустом классе и писала в тетради какие-то глупости, о которых, казалось, никогда не вспоминала. И вновь – неоплатный долг! Нечем покрыть, нечем оправдаться!
В состоянии крайнего отчаяния, зажмурившись, чтобы не видеть отвратительных созданий, я поспешила за отцом Стефаном. Уловив его безмолвные слова – “возможно, покаяние” – я последовала за ним к выходу из этого мрачного закоулка.
Гадания
У внешней стены находилось нечто, напоминающее лабораторную колбу. Внутри находилась крошечная фигурка, в которой я с удивлением узнала себя. Это было мытарство за грех гадания. Моя душа, уменьшенная и униженная, задыхалась, умирая за то, что я гадала в юности, кратковременно и легкомысленно. Я забыла об этом, не осознавая, что гаданием оскорбляла свою душу, которой надлежало общаться исключительно с Богом, своим Творцом. Я ощутила, как гадание умаляет бессмертную душу, превращая ее в безжизненный лабораторный препарат.
Плотские помыслы
С трепетом я продолжала следовать за отцом Стефаном и приблизилась к некоему бассейну, наполненному золотистой, непрерывно вращающейся, расплавленной субстанцией. Внешне он не казался устрашающим, но от него исходило ощущение смертельной муки: это было мытарство за тайные, извращенно-плотские помыслы. Здесь не было никаких лиц.
Чревоугодие
Двигаясь дальше и как бы склонившись, я увидела сквозь нечто, напоминающее окна, нижнее помещение, похожее на кондитерскую. Там рядами располагались мириады пирожных и конфет, символизирующих мою любовь к сладостям – чревоугодие. В строгом порядке, в котором были выставлены эти кондитерские изделия, скрывалась бесовская насмешка: бесы возбуждали во мне эту страсть и тщательно фиксировали каждый проступок. Если бы я умерла, мне пришлось бы вновь все это поглощать, но уже без желания, испытывая нестерпимые страдания, подобные пытке. Знакомые, спасительные слова “еще не умерла” позволили мне продолжить путь.
Снова знакомые
Здесь, сбоку от нашего пути, мы увидели цветок, удивительный по цвету и странный по форме. Он представлял собой лепестки дивного розового цвета, свернутые в трубочку. Лепестки, лишенные корня, каким-то неестественным образом росли из земли. Это была душа моего знакомого. Отец Стефан подошел, обрезал и укоротил лепестки, как бы изменив форму всего цветка, и, глубоко укоренив его в земле, произнес:
“Теперь принесет плод”.
Неподалеку находилась фигура моего двоюродного брата. Она как будто утратила свою сущность и представляла собой сплошное военное обмундирование, лишенное жизни. Его психика словно трансформировалась в военную форму, как будто самой души уже не существовало.
монахиня Сергия (в миру Татьяна Ивановна Клименко)
В тот период мой брат был ещё жив. Он питал к военной службе безотносительное, лишенное идейности чувство, подобное любви к «искусству ради искусства», воспринимая её как единственно приемлемое для себя занятие.
После того, как мы покинули это место, я обратила внимание (возможно, это произошло и ранее, память моя неточна), на преображение одеяния отца Стефана: чёрная ряса сменилась пурпурной бархатной мантией, и он шествовал подобно триумфатору. Я старалась ступать след в след за ним, и всякий раз, когда сбивалась с пути, из-под пола появлялись змеи, норовя ужалить меня.
Самочинность
Мы оказались в помещении, наполненном существами невообразимого облика: одни обладали исполинским ростом, но головами крошечными, другие, напротив, имели огромные головы, венчавшие хилые, тонконогие тела. Среди них присутствовала и я, представленная в виде гигантской, безжизненной монахини, словно высохшей или сделанной из дерева. Всё это не являлось мытарством в прямом смысле, но символизировало людей, практикующих неумеренные подвиги, ведущих самочинную аскетическую жизнь вне послушания и руководства.
Исполины с булавочными головками олицетворяли тех, кто предавался чрезмерным телесным подвигам; головастики на тонких ножках символизировали тех, кто проводил жизнь в бесплодных умствованиях, пренебрегая всем остальным. Одни изнуряли себя физически, другие чрезмерно развивали рассудок. Из-за самочиния и неразумной ревности ни те, ни другие не смогли достичь гармоничного развития.
Это служило мне предостережением о том, что настанет время, когда я отступлю от послушания отцу Стефану и обращусь к самочинным подвигам. В ужасе я вознесла молитву Пресвятой Богородице, и мои одеревеневшие ноги освободились от пола, вновь обретя способность двигаться.
Следует отметить, что пережитое мной в этом месте крайне трудно передать словами: границы времени словно стерлись, настоящее слилось с будущим, и, молясь там Пресвятой Владычице, я одновременно, преодолевая некий временной промежуток, молилась и о грядущем.
Именно так всё и произошло в 1929 году, когда, вопреки советам отца Стефана, я примкнула к расколу. Отпав от древа жизни, я действительно внутренне иссохла, омертвела и лишь по ходатайству Пресвятой Владычицы нашей Богородицы вернулась в лоно Церкви.
Это было не мытарство как таковое, а своего рода образ моих будущих отклонений от истинного пути к спасению.
Мечтание
Мы оказались в череде высоких, просторных залов, поражающих своей красотой, но вместе с тем веющих какой-то отчуждённой, почти бездушной холодностью. Они напоминали величественные храмы, лишённые божественного присутствия. Мы долго шли, переходя из одного зала в другой, и мой тоскующий взгляд блуждал по высоким сводам, выдержанным в готическом стиле. Ноги уже едва слушались от усталости, когда услышала мысленный укор отца Стефана: «Зачем так много мечтала? Ведь это все твои мечты!».
Феодосий Черниговский
Наконец, мы достигли иного пространства – светлого, продолговатого помещения. Было очевидно, что мы значительно удалились от тех глубин, откуда начинался наш путь. Внезапно справа раздался звук, подобный барабанной дроби, и мы увидели святителя Феодосия Черниговского, представавшего перед нами во весь рост в киоте. Он словно улыбался, напоминая мне о том, что я оставила молитвенное обращение к нему. Я действительно вспомнила, что по какой-то причине перестала поминать его в своих молитвах.
Продолжив путь, мы стали встречать аналои, у которых останавливались. Я преклоняла колени и исповедовалась: сначала отцу Петру, нашему соборному протоиерею, а затем – неведомо кому. Отец Стефан неизменно находился рядом. Это, по всей видимости, символизировало мой дальнейший путь к спасению через частое прибегание к таинству исповеди. В действительности, вскоре отец Стефан удалился в пустынь, и я исповедовалась сначала у отца Петра, а затем – у кого Бог пошлёт.
Николай Чудотворец
Внезапно наш путь преградило дивное видение: представьте себе лепестки розы, пронизанные солнечными лучами, и вот, сотканный из подобного кроткого сияния, весь розовый и одновременно золотой, в полном архиерейском облачении, перед нами стоял святитель Николай Чудотворец. Я упала на колени, склонив голову ниц, и духовным взором увидела, как святитель Николай целует отца Стефана в щеку. Мною овладело пламя жгучего стыда. Мучительно заныли все душевные раны, словно обнажённые и освещённые изнутри этой потрясающей близостью к святости. Невозможно передать словами то ощущение, потускневшее ныне от времени, – всеобъемлющее, подавляющее чувство собственного недостоинства, нечистоты, невозможности прикоснуться, поднять глаза. Сердцем я постигла, почему грешнику нет места в раю, – он не способен вынести близости к святыне.
Богородица
Потрясённая до глубины души, я вновь увидела себя следующей за отцом Стефаном.
Вскоре я почувствовала, что Матерь Божия готова сойти к нам.
Однако моя немощная, подверженная греху душа исполнилась отчаяния от невозможности прямого соприкосновения со святыней.
Мы были уже недалеко от выхода.
Неясное откровение
Выйдя на улицу, мы и здесь, у внешней стены, наблюдали монахиню, которая словно подпрыгивала на какой-то доске. Смысл увиденного остался для меня неясным, тем более что она была еще жива.
Моя душа. Светлая
Вместе с отцом Стефаном мы направились по дороге и вошли в храм. В его притворе царил полумрак, в то время как основное пространство храма было залито светом.
Вокруг колонн располагались неясные фигуры. Мы прошли в центральную часть храма, и я замерла, пораженная чудесным видением: перед иконостасом, высоко в воздухе, озаренная лучами света, падающими наискось из окна храмовой стены, стояла стройная фигура.
Это была дева в пурпурном одеянии, ниспадающем мягкими складками. Она стояла легко и непринужденно в лучах света, и, вглядываясь в нее, я ощущала, что знала ее прежде. Она воплощала собой благородство и красоту, печать образа Божия лежала на ней, ничем не искаженная… “Образ есть неизреченной Твоей славы…”
“Кто ты, милая, родная, бесконечно близкая?” — шептала я, не в силах отвести взгляд от дивного образа. Я тщетно пыталась вспомнить. Порой мне казалось, что я вот-вот узнаю ее, вспомню, но затем все снова словно заволакивало туманом. И внезапно я узнала ее — это была моя душа!
Душа, дарованная мне Творцом, душа в том первозданном состоянии, в каком она вышла из купели крещения. Образ Божий в ней еще не был искажен. Вокруг нее в воздухе, образуя овал, выше и ниже, стояли святые, ее заступники, молитвенники, но их я не узнала. Один из них, насколько я помню, был облачен в древние святительские одежды.
Моя душа. Чудовище
Из окна храма струился дивный свет, озаряя все мягким сиянием. Я не отрывала глаз, глубоко потрясенная, но вдруг из серого сумрака притвора вышла одна из сидевших там фигур. Это было ужасное, неописуемое чудовище на свиных ногах, с огромными черными губами, расположенными поперек живота, безобразная, низкорослая женщина… Она властно приближалась ко мне, словно к своей должнице, и — о, ужас! — я узнала в ней свою душу, душу в ее нынешнем состоянии: безобразную, исказившую в себе образ Божий…
Нет слов, чтобы описать то, что происходило тогда в моем сердце…
Отец Стефан отстранил чудовище, которое словно хотело злорадно прильнуть ко мне, словами:
“Еще не скончалась, может покаяться”, — и повел меня к выходу.
В полумраке, у подножия колонны, пребывали и другие подобные фигуры, отягощенные своими невзгодами, однако меня занимали иные думы.
Покидая это место, я обернулась, окинув тоскливым прощальным взором пространство, где в вышине, на уровне иконостаса, в пурпурных царственных одеждах, осиянная потоком золотистого света, парила дивная дева, образ давно забытый, утраченный.
Наша
В благоговейном трепете я последовала за отцом Стефаном.
Мы направились, казалось, вниз, и по мере спуска моему взору открылись старинные, по-видимому, монастырские строения, припорошенные снегом. Меня окружили монахини, и каждая повторяла: “Да, да, наша, наша”, а я противилась, не желая оставаться, к собственному удивлению, ибо последние годы лелеяла мечту об обители. Меня подвели, кажется, к игумену, который также утвердительно произнес: “Наша”.
Не сохранилось в памяти, как впоследствии мы с отцом Стефаном оказались одни на безлюдной дороге. Мы шли молча, и внезапно перед нами, на обочине, предстал величественный старец с раскрытой книгой в руках. Мы с отцом Стефаном преклонили перед ним колени, и старец, извлекши лист из книги, передал его отцу Стефану. Отец Стефан принял его и исчез, я осознала – отошел в мир иной. Исчез и старец.
Возвращение. Ещё можно покаяться
Я осталась одна на незнакомой дороге. В смятении, не ведая, как поступить, я медленно двинулась вперед. Дорога привела меня к озеру с песчаными берегами. Наступал тихий час заката. Берег озера окаймлял густой лес, откуда доносился благовест: вечерний воздух был наполнен молитвенным благоговением.
Я остановилась в полном недоумении, путь далее отсутствовал. И вдруг, скользя над землей, в воздухе передо мной возникла фигура отца Стефана. В руках он держал кадило, безмолвно, строго взирая на меня, он двигался в сторону леса, не отводя взгляда, словно приглашая следовать за собой. Я последовала за ним, неотрывно глядя на него, и мы очутились в густом лесу. Сумрак сгущался, отец Стефан скользил сквозь стволы деревьев, подобно призраку, постоянно обращенный ко мне лицом, пристально наблюдая. Кадило плавно покачивалось в его руке, и струйка фимиама поднималась вверх. Мы достигли поляны. Отец Стефан окадил ее, не прерывая зрительного контакта; я преклонила колени и погрузилась в молитву. Отец Стефан, бесшумно скользя по периметру поляны и не отводя от меня строгих глаз, окадил ее полностью и растворился в воздухе… Я пробудилась.
Я поняла, что жизнь прожита впустую, даром
Несколько раз во время этого сновидения я ненадолго приходила в себя, видела комнату, слышала дыхание спящей родственницы.
Стремясь прервать тягостное видение, я обратилась к молитве, однако вновь, помимо своей воли, ощутила отделение души от тела.
Окончательно пробудившись в состоянии сильнейшего жара, я узнала окружающую обстановку и, вспомнив пережитое во сне, остро ощутила приближение смерти. Душу охватила мучительная тоска от осознания бесцельности прожитой жизни. Я умирала, не стяжав духовных богатств, не принеся Богу ни единой добродетели, не исполнив ни единой Его заповеди и не подготовив себя к вечности.
«Жизнь прожита впустую, даром», – с непреодолимой силой утверждала во мне обличающая совесть… И в тот же миг, с равной мощью, в душе моей воспылала пламенная молитва к Царице Небесной с мольбой о даровании времени на покаяние. «Обещаю жить для Сына Твоего, обещаю». И далее я произнесла несколько слов, о которых не могу поведать.
Обет
Едва эти слова слетели с моих пересохших губ, как я ощутила чудесное прохладное дуновение, окутавшее меня, подобно благодатной росе. Жар исчез бесследно. Я почувствовала лёгкость, возвращение к жизни. Ощущая полное облегчение, я увидела в просвете между ставнями мерцание чистой звезды, словно призывающей меня к новой, преображённой жизни.
Пред Господом Богом свидетельствую, что всё изложенное мною представлено без малейшего преувеличения или умолчания.
Слава Богу нашему и Пречистой Преблагословенной Деве Богородице во веки веков. Аминь.
Матушки не стало 7 октября 1994 года. О ней написаны книги.
Слава Богу за всё!
