В 2008 году, ряд православных печатных изданий, преимущественно газет, опубликовал исповедь священника, вызвавшую неоднозначную реакцию: у одних она вызвала недоумение, другие же, под её влиянием, решили обратиться к таинству исповеди. Следует подчеркнуть, что содержание исповеди является тайной, охраняемой священником.
Исповедь, опубликованная 17 лет назад, также осталась анонимной. Причины, побудившие священника к столь публичному откровению, остаются неизвестными, однако основной целью, по всей видимости, было стремление побудить людей к самоанализу.
Ниже приведем содержание той самой исповеди и не будем спешить делать выводы, не прочитав ее до конца. Все-таки это серьезное признание, которое может нам послужить, в некотором смысле, ещё и как вразумление.
Исповедь священника
Мне часто задают вопрос:
«Действительно ли вы верите в то, что проповедуете, или это просто ваша работа?»
Первоначально подобные вопросы, исходящие от людей, далеких от Церкви, воспринимались мной как проявление неуважения: незнакомый человек без каких-либо оснований обвиняет меня в бесстыдной лжи и лицемерии.
На мой встречный вопрос:
«А Вы сами верите в Бога?»,
все отвечали утвердительно, добавляя при этом:
«Конечно, я верю в Бога, но думаю, что многие священники – нет…»
Впоследствии, выслушивая мнения этих случайных собеседников о знакомых им священнослужителях, я начал понимать, что, вероятно, моя негативная реакция была излишней. Дело не в том, что я узнал что-то новое о духовенстве – здесь меня сложно удивить – скорее, я стал задумываться о том, какое впечатление производит наша… скажем так, снисходительность к себе, на окружающих.
«Неверующие не могут опровергнуть веру. А верующие могут — не живя по своей вере», — говорил архиепископ Иоанн (Шаховской).
Будучи мирянином, я часто осуждал священников. Причем не только за явные прегрешения (которых я тогда наблюдал не так много), но и просто потому, что мне казалось, что тот или иной священник «недостаточно духовен». Я был убежден, что, облачившись в рясу, стать святым не составляет труда, тем более что ряса обязывает. Достаточно просто не грешить, и духовные дарования сами собой появятся. Приняв сан священника, я стал гораздо реже осуждать собратьев-священнослужителей. Хотя я продолжаю осуждать архиереев, но с этим грехом необходимо бороться иными методами.
Часто вспоминаю один случай из юности. Мне было чуть меньше двадцати лет. Я с негодованием смотрел на отца Н. Моё юношеское восприятие поведения отца Н. в алтаре представлялось мне неподобающим. В ответ на очередное проявление моей мнимой «благочестивости» он заметил:
«В вашем возрасте я был таким же. Со временем эта показная святость исчезла. Посмотрим, что будет, когда вам исполнится тридцать, а мне сорок».
Внутренне я вознегодовал, уверенный, что не повторю его путь, однако благоразумно промолчал. Ныне, когда отцу Н. уже за сорок, он может наблюдать подтверждение своей печальной правоты. Я превзошёл его в своих недостатках, и осознаю это. Более того, мне не достаёт смирения, чтобы терпеть чужие проступки и прощать так, как он прощал меня тогда.
Подлинная, действенная вера отсутствует, когда осквернённое сердце не способно ответить на Божественную любовь взаимностью. Это происходит при отсутствии искреннего раскаяния – твёрдого намерения очиститься от скверны любой ценой. В таком состоянии человек скрывается от Божественной любви подобно Адаму в Эдемском саду. Чтобы разумом усомниться в существовании Бога или в действенности Таинства, необходимо достичь крайней степени духовного помрачения. Это предельный случай.
Значительно чаще вера трансформируется в систему теоретических убеждений, не влияющих на душевные переживания. Страх предстать перед Богом Живым (см. Евр. 10:31) в сочетании с отсутствием покаяния и любви губит молитву: понимая умом невозможность укрыться от Всевидящего Ока, мы всё же пытаемся «отвести взгляд».
Чтение молитв становится формальным. Длительные богослужения утомляют именно того, кто не молится. Сокращение служб происходит по единственной причине: мы разучились или не желаем молиться.
Без молитвенного воодушевления перед Господом священнослужение превращается в ремесло.
Дарованная при рукоположении власть вязать и решать, возможность совершать Таинства силой Святого Духа, воспринимается исключительно как разрешение на определённый род деятельности – удовлетворение религиозных потребностей прихожан.
Превращаясь в сотрудников бюрократических услуг, а не священнослужителей, мы утрачиваем понимание ответственности за собственное поведение перед людьми. Ведь личные качества нотариуса, удостоверяющего документ печатью, не имеют значения для клиента (подлинность же совершенного таинства, равно как и юридическая сила поставленной печати, не зависят от степени нашего благочестия).
Так почему же столь пристальное внимание к нам, священникам?
И моя… Зачем я употребил множественное число? Ведь постоянно разъясняю прихожанам, что на исповеди следует говорить исключительно о себе. Произнести «мы грешны» значительно проще, чем «я согрешил в том-то и том-то». Итак, моя грубость и невнимание к прихожанам – это также проявление недостатка истинной веры, ибо христианская любовь к ближнему неотделима от любви к Богу. Вера же без любви сродни вере бесовской (см. Иак. 2:19).
Однажды меня поразила одна девушка, приехавшая в наш храм из села, расположенного примерно в двадцати километрах от нас. Меня поразила серьёзность и глубина её подготовки к Таинствам Исповеди и Причастия. В течение года я ничего о ней не слышал. Как-то раз, совершая отпевание на дому в том селе, я встретил женщину, которая сообщила, что её дочь умирает от рака, и спросила, может ли она сама читать Псалтирь по дочери после её смерти. В процессе разговора я понял, что знаю её дочь.
Я сказал:
«Она же год не причащалась, необходимо обязательно причастить её, пока она жива!»
Мы договорились, что за мной приедут в ближайшие дни. Я не уточнил ни их фамилии, ни адреса. Я был очень огорчён, когда прошла неделя, а из села никто не приехал. Затем я на несколько дней уехал в другую область вместе со знакомым священником, и уже там, вспомнив о девушке из села, я стал выражать своё недовольство поведением её матери. Мой собрат заметил:
«На твоём месте я бы поехал в то село, выяснил, где живёт умирающая от рака девушка, и причастил бы её».
Я понимал его правоту, но лишь пожал плечами. Добираться до того села со Святыми Дарами на попутном транспорте (личного автомобиля у меня нет, как, впрочем, и у моего собеседника), ходить по селу и расспрашивать всех о девушке, больной раком?..
Он вернулся, а я остался в том городе ещё на сутки. По возвращении в свой приход я узнал, что в мое отсутствие другой священник посетил наш храм, взял Святые Дары, отправился в село, где проживала болящая девушка, нашел ее и причастил.
Мне позднее рассказывали о ее радостном состоянии, о том, как она вспоминала это неожиданное посещение. Священник даже извинился передо мной при встрече, объяснив, что действовал не из желания причинить мне неудобство, а исключительно из сострадания к умирающей. Но, дорогой собрат, ты оказал великую милость не только ей, но и мне, избавив меня от ответственности за ее душу на Страшном Суде.
Сколько же еще душ, за которые мне придется отвечать самому?
Вопрос ответственности весьма важен. Примерно за год до моего рукоположения меня благословили стать крестным отцом моего друга. У него были сложные отношения с Православием и Церковью, решение креститься далось ему с трудом, а мои попытки поделиться с ним религиозными переживаниями (иначе говоря, «наставить на путь истинный») имели скорее обратный эффект. Тем не менее, наступил день, когда мы вместе приехали в приход, где я тогда служил псаломщиком, и накануне Таинства остались ночевать в доме при церкви. Я видел его внутреннюю борьбу, и сам испытывал смятение: как мне поступить? Какова моя роль в жизни крестника? Я молился, как умел. В поисках утешения открыл Евангелие; первые попавшиеся на глаза строки гласили:
«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного, и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» (см. Мф. 23:15).
Эти слова меня поразили, но должных выводов я тогда не сделал. Смысл увиденного открылся мне лишь спустя несколько лет, когда я осознал, какой духовный вред причинил этому человеку.
А вот ещё… После автокатастрофы в реанимации скончался мой давний знакомый. Когда он попал в больницу, общие друзья сообщили мне об этом. Зная о его неправославных взглядах, я опасался, что он некрещеный. После его смерти это подозрение подтвердилось. Он провел в реанимации несколько дней в полном сознании. В те дни я находился в том же городе и размышлял о необходимости посетить его в больнице, попытаться попасть в реанимацию и поговорить с ним, но так и не предпринял никаких действий. Не успел собраться с духом. Возможно, меня бы не пустили. А если бы и пустили, возможно, он отказался бы креститься. Возможно.
Однако подобное «может быть» не служит мне оправданием, ибо шанс существовал.
С глубокой скорбью я делился этими размышлениями с одним из наших общих знакомых, на что получил вопрос:
«О ком ты говоришь? О нем? Или о себе?»
Вопрос закономерен.
Действительно, рефлексия многогранна: зачастую под видом покаяния мы предаемся самосожалению. Но моя печаль, все же, обращена прежде всего к нему. Я – крещеный. И питаю надежду, что по молитвам тех, кто, невзирая на мои прегрешения, продолжает любить меня, Господь не допустит моей вечной погибели, дарует возможность покаяния.
Однако возникает вопрос, противоречащий моей надежде: если найдутся души, не обретшие путь спасения по моей вине – отошедшие от Церкви, столкнувшись с моим недостойным поведением, лишенные духовной поддержки из-за моей невнимательности и лености, сбившиеся с пути вследствие моих ошибочных наставлений – возможно ли мое спасение, если они будут пребывать в муках? Вопрос даже не в «юридической» возможности, а в том, как оно будет выглядеть на фоне их страданий.
От друзей-медиков я услышал тяжелую поговорку:
«У каждого хирурга свое кладбище».
Так вот, священник, духовный врачеватель, не имеет права на «свое кладбище». Иначе первая могила на этом кладбище – его собственная. Как же усердно нам следует молиться за всех, с кем когда-либо свела нас воля Божия… Как же это важно и нужно… Да…
Вскоре после моего рукоположения в священный сан я встретил батюшку, у которого в последние годы перед принятием сана неоднократно исповедовался. Он поздравил меня и произнес:
«Сейчас тебе легко. За тебя все Господь делает. Так будет полгода, а затем Господь скажет: «А теперь действуй сам».
Я понял смысл его слов. Действительно, в первое время после посвящения в сан я пребывал в особом состоянии. Молитва, ранее требовавшая усилий, давалась легко. Искушения, прежде выбивавшие меня из колеи, теперь проходили мимо, не задевая. Настолько явственно ощущалось присутствие Силы, защищающей и поддерживающей – сложно описать это тому, кто не переживал подобного. Однако у меня это состояние длилось месяца два, если не меньше. Не думаю, что полгода – это некое общее правило, скорее всего, батюшка (помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего иерея Евгения) поделился личным опытом.
Причины ослабления моего «хождения в благодати» мне известны. Эйфория от обретенного не должна была привести к самоуспокоенности. Ранее, стоило мне лишь пропустить молитвенное правило или увлечься чем-то, противоречащим духовной жизни, позволить себе легкомысленное времяпрепровождение в шумной компании, как душевное состояние немедленно ухудшалось.
Восстановление внутреннего мира и возвращение к молитве требовали покаянных усилий. После рукоположения, к моему удивлению, молитва давалась легко, даже при отсутствии самоконтроля. Нет, я не совершал предосудительных поступков, однако любой воцерковленный человек способен отличить состояние духовной собранности от рассеянности. Я же, забыв о необходимости этой собранности, тем не менее, ощущал некую поддерживающую силу, сохранявшую стабильность моего сознания. До определенного момента. Если человек своим поведением постоянно демонстрирует пренебрежение к дарам Господним, рано или поздно эти дары перестают подаваться…
Спустя месяц после крещения мой крестник, со слезами на глазах, признался:
«Мне никогда не было так отвратительно. Я не представлял, что человеку может быть настолько мерзко».
Позднее двое моих знакомых, также принявших крещение во взрослом возрасте, поделились схожими переживаниями.
Вряд ли они столкнулись с чем-то исключительным; вероятно, обретя в Таинстве неведомую ранее чистоту духа, они не осознали ее ценности, а утратив, ощутили разницу.
Были и другие, не испытавшие подобного отвращения. Это те, кто серьезно готовился к Таинству, осознавая необходимость взращивать посеянное Господом семя и приносить плоды.
Крещенный во младенчестве, я, тем не менее, понимаю переживания моих знакомых, поскольку ощущения принимающих крещение и рукоположение отчасти схожи. И крещение, и рукоположение, и другие Таинства Церкви предполагают соработничество Господа и человека, которому преподается Таинство.
По крайней мере, так должно быть в идеале. Однако многие из нас продолжают повторять одни и те же ошибки.
Процесс восстановления того, что даровано Богом безвозмездно и расточено по неразумию, значительно сложнее, чем принять этот дар с благодарностью и сохранить его. Если бы в молодости обладать таким знанием…
Меня неоднократно спрашивали, не сожалею ли я о выборе священнического пути, не испытывал ли разочарования. Нет, в самом священстве – ни разу. Я полагаю, что подобное разочарование в принципе невозможно для человека верующего. Однако в себе, в своей готовности к служению… С течением времени я понимаю, что не следовало торопиться с принятием сана, целесообразнее было бы основательнее подготовиться к этому служению, хотя бы просто достичь бо́льшей зрелости.
Безусловно, годы священнического служения, даже у нерадивого священника, приумножают не только грехи, но и опыт. Неверным будет утверждение, что после рукоположения я лишь отдалялся от духовной жизни. Так или иначе, Господь побуждает к молитве, когда собственного усердия недостаточно; так или иначе, когда люди ищут духовного наставления, приходится вместе с ними предпринимать определенные шаги. Однако нечто, утраченное мной в начале моего священнического пути, я не могу восстановить и поныне.
Мне не следует к прочим своим прегрешениям добавлять еще и грех самооправдания. Нам остается лишь покаяние, и вместе с возможностью покаяния нам дарована надежда. Основанием для надежды служит любовь Божия, и подтверждения того, что мы не лишены этой любви, мы постоянно наблюдаем в своей жизни.
Несмотря на наши пороки и немощи, и через нас, недостойных священников, действует Господь – порой вопреки нашему желанию.
Еще в самом начале моего церковного пути мне довелось лично испытать явные чудеса, совершенные через священников, которых я как раз в то время осуждал за действительные или мнимые их грехи. Некоторые случаи – внезапное чудесное исцеление, неожиданный прямой ответ на невысказанный вопрос, о котором невозможно было предположить – я часто вспоминаю до сих пор; вспоминаю и радуюсь тому, что у меня хватило благоразумия не рассказывать об этих чудесах самим этим священникам – я уверен, что они даже не догадывались, что Господь явил мне через них. Уже тогда я опасался ввести их этим в искушение, опасность которого впоследствии ощутил на себе: приписать себе то, что, невзирая на наше маловерие, творит через нас Господь.
В своей интерпретации евангельского повествования о Входе Господнем в Иерусалим митрополит Сурожский Антоний отмечает следующее: непритязательный ослёнок, вероятно, полагал, что цветы, одежды и пальмовые ветви устилают путь именно перед ним, и возгласы «осанна» обращены к нему — он не осознавал, что несёт на себе Господа…
Священнослужитель, принимающий слова благодарности или свидетельства об успехах своего служения лично на свой счёт, уподобляется этому ослёнку.
Совершая грех, мы осознаём свои деяния.
«Раб, знавший волю господина своего… и не сделавший по воле его, бит будет много» (см. Лк. 12:47).
Да дарует Господь, чтобы тяжесть моих прегрешений не превзошла ту границу, за которой я стану непригоден для служения Господу даже в качестве ослёнка…
Тех, кто обратит свой взор на эти строки, смиренно прошу: видя наше пастырское нерадение, возносите молитвы о ниспослании Господом прощения за наши согрешения и о содействии нашему духовному преуспеянию. Осуждать, безусловно, проще, однако тем, кто преуспеет в неосуждении, Господь обещал снисхождение к их проступкам.
«Исповедуйте друг другу грехи и молитесь друг за друга, чтобы быть исцеленными» (см.Иак. 5:16)
— это наставление апостола Иакова обращено ко всем христианам, и взаимоотношения мирян и духовенства не являются исключением.
Такова исповедь, которая проливает свет на несение креста священника и того, как важно не осуждать, и понимать, что всем не просто на духовном пути.
Мы же в свою очередь обратим больше внимания к себе и поспешим принести добрые плоды покаяния.
Слава Богу за всё!
